|
Ино еси, Крымской царь! То ли тобе царство не сведомо? А еще есть на Москве семьдесят апостолов, опришенно трех святителей, еще есть на Москве православной царь! Однако, введя этот чуждый фольклору момент «чуда», выраженный притом книжно («прокличет с небес господень глас»), автор песни показал, что ему близко знакомы и народные исторические песни о татарщине. Раскинув «у Оки реки» «белы шатры», татары советуются о дележе городов сходно с тем, как это изображено, например, в песнях о Щелкане Дудентьевиче: Кому у нас сидеть в каменной Москве, а кому у нас в Володимере, а кому у нас сидеть в Суздале, а кому у нас держать Резань старая, а кому у нас в Звенигороде, а кому у нас сидеть в Новегороде «Выходит Диви-Мурзы, сын Уланович» и просит крымского царя пожаловать ему Новгород, так как там у него похоронен «свет добры дни батюшко» (Диви-Мурза Нагайский, действительно, умер пленником в Новгороде). Две песни сборника Р. Джемса содержат вариации одного и того же мотива — плача Ксении Годуновой над своей горькой участью. Эти песни сложены после смерти Самозванца, который именуется здесь «рострига» «изменник». Как и Повесть 1606 г., оба плача знают о личной обиде, нанесенной Ксении Самозванцем: А что едет к Москве Рострига, да хочет теремы ломати, меня хочет, царевну, поимати . Осуждение Годунова слышно в словах песни: За что наше царьство загибло, за батюшково ли согрешенье . Отношение к самой Ксении двойственное: с одной стороны, как будто сочувственно изображена ее печальная судьба, с другой — эта горюющая девушка мечтает о «добрых молодцах»: Ино мне постричи ся не хочет, чернеческаго чину не здержати: отворити будет темна келья, на добрых молотцов посмотрити. Мотив плача, господствующий в «Писании о преставлении» М. В. Скопина-Шуйского , дал тему песне о смерти воеводы. Эта песня, сложенная не ранее второй половины 1611 г. в торговой среде посада, воспроизводит плачи «гостей москвичей» и «свецких немцев», причем горю их противопоставлено злорадство «князей-бояр», которые, узнав о смерти Скопина, говорили слово, усмехнулися: «Высоко сокол поднялся, и о сыру матеру землю ушибся». Среди этих князей песня называет Мстиславского и Воротынского, что дает основание относить песню к годам боярского правления, когда правительство именовало себя: «бояре князь Федор Иванович Мстиславской с товарищи». В отличие от песни об отравлении Скопина, усвоенной народной передачей, песня-плач сохранилась лишь в записи начала XVII в. и совершенно независима от обычной версии устных и письменных рассказов о смерти Скопина: имя Шуйских как инициаторов отравления в ней не упоминается. Поводом для сложения этой песни почти через полтора года после смерти Скопина могло служить общее недовольство боярским правлением в служилой и посадской среде, которая именно боярам приписывала все военные неудачи, усиление интервенции и разорение населения. Этот памфлет-песня возник в Москве, как видно из первых же слов песни: Ино что у нас в Москве учинилося, с полуночи у нас в колокол звонили. А росплачютца гости москвичи: «А тепере наши головы загибли .» Тесно связанная с определенным политическим моментом, направленная против стоявших во главе тогдашнего правительства лиц, песня была забыта, когда недовольная семибоярщиной среда взяла верх, и «гости-москвичи» сами вошли в правящие круги. Похожие материалы: Вывод А.И. Куприн (1870—1938) Жанрово-стилевое многообразие декабристской поэзии |
Исторические песни
Страница 2
О литературе » Освещение событий Смутного времени в русской литературе » Исторические песни
