|
Помнишь ли, Гришка, спомятуешь ли, вместе мы грамоте с тобой училися, во том монастыре во Чюдове? Ты был, Гришка, черным дьяконом, а я был на крылосе псаломщиком. Здесь песня использовала былинный мотив, встречающийся, например, в былине о Ставре Годиновиче в сцене, когда он не узнает свою жену, переодетую в мужское платье: А помнишь ли, Ставер да сын Годинович, Как мы с тобою в грамоте учились ли . Конец песни может быть вызван распространявшимся слухом, будто Самозванец «сам повинился», т. е. признался в обмане. Во всех вариантах песни о Самозванце проводится мысль, что в воцарении Отрепьева сказалось проявление божьего гнева: этим настроением народная песня сближается с литературными сказаниями на ту же тему. Самозванец всегда «царь нечестивый», женившийся на некрещеной, попиравший веру, надругавшийся над обычаями. В отдельных вариантах с течением времени стали встречаться фантастические подробности: Гришка перед воцарением сидит 30 лет в тюрьме, где он «заростил» на груди алмазный крест, чтобы походить на Димитрия царевича; он изображается неудачным волшебником, который хотел соорудить себе «крыльица дьявольски», чтобы улететь; Марина улетает из дворца «сорокой» и т. д. О царе Василии Шуйском сохранилось две мало содержательных песни. В одной вспоминается свержение Шуйского: Что царя нашего Василья злы бояре погубили, злы собаки погубили, во Сибирь его послали. А уж сделали царем какова басурмана, что Петрушку самозванца, злого боярина. Интерес этой песни — в резко отрицательном отношении к боярам, которым приписана и поддержка нового Самозванца. Отдаленное воспоминание о том, что Шуйский был отправлен в Польшу, вызвало в песне появление Сибири, как привычного места ссылки. Вторая песня еще бледнее исторически: приходит весть, что «переставился во полуночи Василий царь». На вопрос — «кому царем у нас быть», «добрый молодец» сообщает: Уж бояре воеводы нам выбрали царя, из славнаго богатого роду Романова, Михаила сына Федоровича. Следует, впрочем, отметить, что обе песни неизвестны в повторных вариантах. Сохранилось много вариантов песни о воеводе Михаиле Васильевиче Скопине-Шуйском, внезапно умершем в мае 1610 г. Древнейший вариант народной песни об этом событии вошел в состав книжной повести «Писание о преставлении » (стр. 43). По обилию фактических данных наиболее сохранным, видимо, является вариант, вошедший в сборник Кирши Данилова. Песня начинается в этом варианте хронологическим указанием: «Как бы во сто дватцать седмом году, в седмом году восмои тысячи, А и деялось, учинилося». 7127 год, т. е. 1619, в данном случае, может быть, указывает на время сложения этого вида песни. Развертывается картина тяжелого положения Московского царства, которое «Литва облегла со все четыре стороны», а с ней «сорочина долгополая», «черкасы петигорские», «калмыки с татарами», «со башкирцами», «чукши со люторами». Царь отправляет Скопина в Новгород (факт исторический), откуда тот посылает «ярлыки скоропищеты» «ко свицкому королю Карлосу» о помощи. Письмо везет любимый шурин Скопина — Митрофан Фунтосов. Здесь песня смешивает две исторические личности: для переговоров со шведами, действительно, поехал шурин Скопина, Семен Головин. «Фунтосов» же — народное прозвище Иакова Понтуса Делагарди, пришедшего с отрядом в 12 тысяч на помощь русским. Похожие материалы: Детство и юность поэта Дружба с Анной Ахматовой Дж. Оруэлл «1984»: Достойный продолжатель |
Исторические песни
Страница 4
О литературе » Освещение событий Смутного времени в русской литературе » Исторические песни
