|
Это современная трансформация человеческого типа, который в прошлом воплотился в историческом Чезаре Борджиа. Шварц указывает на еще один его прототип – фольклорный людоед. Несколько корректируя и дополняя образ, все эти определения сходятся к одному, данному Юлией. Жажда славы и денег во что бы то ни стало, любыми средствами определяет все его поведение, делает его "людоедом" в новых исторических условиях: "Человека легче всего съесть, когда он болен или уехал отдыхать. Ведь тогда, - утверждает журналист – людоед, - он сам не знает, кто его съел, и с ним можно сохранить прекраснейшие отношения"(с. 313). Исходя из этих принципов, он и действует в пьесе: сначала хочет "съесть" ученого сам, потом помогает сделать это еще более наглой, чем он сам, тени. Если сущность журналиста уточняется выяснением родословной этого человеческого типа, то по отношению к министру финансов это не требуется. Он – порождение новейшей эпохи. Страсть к деньгам заглушила в нем даже присущий всему живому инстинкт самосохранения. Один из соперников решил отравить его, министр узнал об этом и скупил все яды, какие есть в стране. "Тогда преступник пришел к господину министру финансов и дал необычайно высокую цену за яд. Он подсчитал прибыль и продал негодяю весь запас своих зелий. И негодяй отравил министра. Вся семья его превосходительства изволила скончаться в страшных мучениях. И сам он с тех пор еле жив, но заработал на этом двести процентов чистых. Дело есть дело" (с. 311). Вот почему министр не способен к самостоятельному передвижению, его водят прекрасно одетые лакеи. Таким образом, образы Цезаря Борджиа и министра финансов охарактеризованы достаточно полно уже в первых характеристиках; их дальнейшие действия, поведение не вносит ничего нового, они лишь подтверждают и демонстрируют то, что известно. Для драматурга было важно выявить внутреннюю сущность каждого характера, индивидуальное поведение героя в определенных обстоятельствах. Ему было важно внимание к отдельному человеку, стремление понять его и сделать главным объектом изображения его внутренний мир, процессы, происходящие в его душе. У Шварца иной, нежели у других советских драматургов, предмет изображения, не один главный герой, а группа героев, среда. Хозяин меблированных комнат Пьетро кричит на безответную дочь, которую любит, палит из пистолета, но "до сих пор никого не убил". Вообще, Пьетро в отличие от министра финансов, сначала сам появляется на сцене, а потом выясняется его "прототип". Об этом было сказано выше, но все-таки хочется еще раз остановиться на одном из интереснейших, на мой взгляд, персонажей – Пьетро и поговорить о нем более подробно. Пьетро, который "вертится, как штопор, вытягивает деньги из жильцов своей несчастной гостиницы и не сводит концы с концами", оказывается еще и служит, чтобы не околеть с голоду, оценщиком в городском ломбарде. А почти все оценщики ломбарда, объяснила Аннунциата ученому в начале пьесы, "бывшие людоеды". Но образ Пьетро, в отличие от Цезаря Борджиа и министра финансов, не сводится полностью к типу людоеда. Здесь надо отметить два момента. Первый – это любовь к дочери. Благородная, трогательная Аннунциата, и уже это выводит образ Пьетро из круга представлений о людоеде. Ученый: Как видно, ваша дочь не боится вас, сеньер Пьетро! Пьетро: Нет, будь я зарезан. Она обращается со мной так, как будто я самый нежный отец в городе. Ученый: Может быть, это так и есть? Пьетро: Не ее дело это знать. Терпеть не могу, когда догадываются о моих мыслях и чувствах. (с. 253). И второй момент, вызывающий сомнение в людоедской сущности Пьетро – это некая ощущаемая в его поведении вынужденность быть людоедом: он кричит, но лишь на свою дочь, палит из пистолета, но "до сих пор никого не убил". Создается впечатление, что и в заговор против ученого он втянут Цезарем Борджиа, так нехотя он отвечает на вопросы газетчика. Цезарь Борджиа: Слышали! Пьетро: Что именно? Цезарь Борджиа: Разговор ученого с принцессой? Пьетро: Да Цезарь Борджиа: Короткий ответ. Что же вы не проклинаете все и вся, не палите, не кричите? Пьетро: В серьезных делах я тих.(с.285). "Людоедство" Пьетро оказывается не его сущностью, смыслом жизни, как у Цезаря Борджиа, но маской, которой он прикрывается, чтобы держаться на поверхности жизни; такого его поведения требует система отношений сказочного города, он вынужден следовать общепринятому. Пьетро выплеснулся перед капралом, низшим чином, и то шепотом: "Знаешь, что я тебе скажу: народ живет сам по себе… Можешь мне поверить. Тут государь празднует коронование, предстоит торжественная свадьба, а народ что себе позволяет? Многие парни и девки целуются в двух шагах от дворца, выбрав уголки потемнее. В доме номер восемь жена портного задумала сейчас рожать. В королевстве такое событие, а она, как ни в чем не бывало, орет себе! Стрый кузнец в доме номер три взял да и помер. Во дворце праздник, а он лежит в гробу и ухом не ведет… Меня пугает, как они осмеливаются так вести себя. Что за упрямство, а, капрал? А вдруг они также спокойненько, все разом…" С одной стороны, коронование, "такое событие", "праздник", а с другой – люди любят, рожают, умирают. И весь этот "праздник" предстает шумной крикливой тенью настоящей жизни. То, что об этом говорит Пьетро, не делает его безусловно положительным героем, но образ его вырывается из круга представлений о людоеде. Похожие материалы: Литературный дебют Творчество Бориса Андреевича Лавренева (Сергеева) Дуэли в произведениях А.С. Пушкина. «Капитанская
дочка» |
О пьесе " Тень"
Страница 4
О литературе » Своеобразие творчества писателя Е.Л. Шварца » О пьесе " Тень"
