Примечателен разговор Цезаря с каторжанином Х-123, жилистым стариком, о фильме Эйзенштейна "Иван Грозный": "'объективность требует признать, что Эйзенштейн гениален. "Иоанн Грозный" - разве это не гениально? Пляска опричников с личиной! Сцена в соборе!" - говорит Цезарь. "Кривлянье! . Так много искусства, что уже и не искусство. Перец и мак вместо хлеба насущного!" - отвечает старик.

Но Цезаря прежде всего интересует "не что, а как", его больше всего занимает, как это сделано, его увлекает новый прием, неожиданный монтаж, оригинальными стык кадров. Цель искусства при этом - дело второстепенное; "< .> гнуснейшая политическая идея - оправдание единоличной тирании" (так характеризует фильм Х-123) оказывается вовсе не такой важной для Цезаря. Он пропускает мимо ушей и реплику своего оппонента по поводу этой "идеи": "Глумление над памятью трех поколений русской интеллигенции". Пытаясь оправдать Эйзенштейна, а скорее всего себя, Цезарь говорит, что только такую трактовку пропустили бы. "Ах, пропустили бы? - взрывается старик. - Так не говорите, что гений! Скажите, что подхалим, заказ собачий выполнил. Гении не подгоняют трактовку под вкус тиранов!"

Вот и получается, что "игра ума", произведение, в котором слишком "много искусства", - безнравственно. С одной стороны, это искусство служит "вкусу тиранов", оправдывая таким образом то, что и жилистый старик, и Шухов, и сам Цезарь сидят в лагере; с другой - пресловутое "как" (посылаемое стариком "к чертовой матери") не пробудит мысли автора, "добрых чувств", а потому не только не нужно, но и вредно.

Для Шухова, безмолвного свидетеля диалога - все это "образованный разговор". Но насчет "добрых чувств" Шухов хорошо понимает, - идет ли речь" о том, что бригадир "в доброй душе", или о том, как он сам "подработал" у Цезаря. "Добрые чувства" - это реальные свойства живых людей, а профессиовализмы Цезаря - это, как будет писать позднее сам Солженицын "образовавщина".

Цезарь и с кавторангом пытается говорить на свои излюбленные темы: монтаж, крупный план, ракурс. Но и Буйновский "ловит" его на игре, на нежелания соотнести выдуманное к реальности.

Кино (сталинское, советское кино) и жизнь! Цезарь не может не вызывать уважения влюбленностью в свое дело, увлеченностью своей профессией; но нельзя отделаться от мысли, что желание поговорить об Эйзенштейне во многом связано с тем, что сидел Цезарь целый день в тепле, трубочку покуривал, даже в столовую не ходил ("не унижался ни здесь, ни в лагере", замечает автор. Он живет вдалеке от реальной лагерной жизни.

Вот не спеша, подошел Цезарь к своей бригаде, что собралась, ждет, когда после работы в зону можно будет идти:

Ну, как, капитан, дела?

Гретому мерзлого не понять. Пустой вопрос - дела как?

- Да как? - поводит капитан плечами. - Наработался вот, спину распрямил". Цезарь в бригаде "одного кавторанга придерживается, больше ему не с кем душу отвести". Да Буйновский смотрит на сцены из "Броненосца ." совсем другие глазами: " . черви по мясу прямо как дождевые ползают. Неужели такие были? Думаю, это б мясо к нам в лагерь сейчас привезли вместо нашей рыбки говенной, да не моя, не скребя, в котел бы ухнули, так мы бы ."

Реальность остается скрытой от Цезаря. Он расходует свой интеллектуальный потенциал очень избирательно. Его, как Шухова, вроде бы не занимают "неудобные" вопросы. Но если Шухов всем своим существом и не предназначен не только для решения, но и для постановки подобных проблем, то Цезарь, видно сознательно уходит от них. То, что оправданно для Шухова оборачивается для кинорежиссера если не прямой виной, то бедой. Шухова иной раз даже жалеет Цезаря: "Небось много он об себе думает, Цезарь, а не понимает в жизни ничуть".

По Солженицыну, в жизни понимает больше других сотоварищей, включая не только Цезаря (невольного, а подчас добровольного пособника сталинского "цесаризма"), но и кавторанг

и бригадира, и Алешку - баптиста, - всех действующих лиц повести, сам Иван Денисович со своим немудрящим мужицким умом, крестьянской сметкой, ясным практическим взглядом на мир Солженицын, конечно, отдает себе отчет в том, что от Шухова не нужно ждать и требовать осмысления исторических событий интеллектуальных обобщений на уровне его собственного исследования Архипелага ГУЛАГ. У Ивана Денисовича другая философия жизни, но это тоже философия, впитавшая и обобщившая долгий лагерный опыт, тяжкий исторический опыт советской истории. В лице тихого и терпеливого Ивана Денисовича Солженицын воссоздал почти символический в своей обобщенности образ русского народа, способного перенести невиданные страдания, лишения, издевательства коммунистического режима, ярмо советской власти и блатной беспредел Архипелага и, несмотря ни на что, - выжить в этом "десятом круге" ада. И сохранить при этом доброту к людям, человечность, снисходительность к человеческим слабостям и непримиримость к нравственным порокам.

Похожие материалы:

Венеция Бродского «Набережная неисцелимых»
Знаменитое эссе Иосифа Бродского о Венеции называется "Набережная Неисцелимых". Впервые опубликованное, оно носило название "Водяной знак", но потом он счел необходимым изменить заголовок. Эта набережная единожды появл ...

Толстой. Ирония и сатира в романе-эпопее «Война и мир»
В романе-эпопее «Война и мир» Л. Н. Толстой относится к «большому свету» не просто отрицательно. Он часто прибегает к иронии, а порою выступает как обличитель, как сатирик. 1.Авторская характеристика. Тот человеческий тип, который вопло ...

Начало работы
План помогает активно читать источник, и нет смысла откладывать его составление до повторного чтения, как иногда советуют. Это ухудшило бы первоначальное восприятие материала и необоснованно отодвинуло бы во времени составление записи. ...